ОТКРЫТЬ ПОЛНОСТЬЮ

Люк живёт в небольшом доме, а потому в нём нет личного кабинета. Есть, конечно, небольшой рабочий стол на Станции, но большую часть дел он воротит дома за кухонным столом. Обычно всё в минималистичном стиле, несколько ручек и белый ноутбук трехлетней давности, мышка и кофрик на котором уже есть пятна от кофе.

ОТКРЫТЬ ПОЛНОСТЬЮ

ОТКРЫТЬ ПОЛНОСТЬЮ

Florence Legrand • Флоранс Легран
28 ЛЕТ, ГРИММ-ВОЛЧИЦА, ПРОДАВЕЦ В ЦВЕТОЧНОМ МАГАЗИНЕ

« « « « « « « « « « « « « « « « « « « « « « « ● » » » » » » » » » » » » » » » » » » » » » » »
♪ Adam Jones — You Can Run
WHO'S THAT KNOCKING AT YOUR DOOR? YOU'VE GOT LOTS TO ANSWER FOR;
WHO'S THAT SLEEPING IN YOUR BED?
[indent] «Называйте меня Флоранс», — просит она, красиво, на французский манер, грассируя. Уточняет, что с ударением на «а». Улыбается немного смущённо, заправляет за ухо прядь светлых волос и отводит взгляд. На просьбу рассказать немного о себе реагирует немного странно: хмурится, кусает губы, нервно заламывает пальцы. Медлит несколько мгновений, словно обдумывая разнообразные перспективы — или просто собирается с силами, а после всё же решается. Остаётся только гадать, неприятно ей или больно, а, быть может, причина достаточно живой мимики в чём-то другом? Флоранс (ей идёт это имя, не находите?), явно смущаясь, улыбается и делает глубокий вдох.

[indent] Жак Фортье всегда мечтал, чтобы его первенец был мальчиком — подобное встречается не так уж редко, разве нет? Практически каждый мужчина желает оставить после себя наследника, носителя фамилии, благодаря которому она однажды не превратится лишь в воспоминания. К счастью, именно так случилось в семействе гриммов Фортье: первым родился мальчик, Ренье, и лишь через три года появилась на свет девочка, названная Флоранс. Флора. Фло. И если старший брат был гордостью родителей — смышлёный, не по годам серьёзный, — то она — радостью. Улыбчивая, милая и добрая, Флоранс всегда была в центре всеобщего внимания, одним лишь серебристым смехом способная заставить улыбаться других. В этой девочке было много света и радости; она хотела всем нравиться, но при этом принималась капризничать, стоило кому-либо попытаться ограничить её свободу.
[indent] Ещё один ребёнок появился в семье, когда Фло исполнилось пять лет; тогда крошечная девочка Маэль заняла место самой Флоранс: теперь она стала всеобщей любимицей, как казалось маленькой Флоре. Её это обижало, даже злило, и долгое время она не могла смириться с таким положением вещей, предпочитая минимизировать контакт с ребёнком. Лишь через несколько лет, когда крошечная Маэль хвостиком бегала за старшей сестрой, считая её примером для подражания и обожания, Фло сменила гнев на милость. С тех пор она взяла заботу о сестре на себя — разумеется, по мере своих детских сил, и поняла, что могла многое потерять. Приятно, когда тебя любят. Приятно любить в ответ.
[indent] Ко своему первому обращению Флоранс готовилась практически всю свою сознательную жизнь. Воспитанная родителями-гриммами, она знала, как себя нужно вести и что делать, но потом оказалось, что всё далеко не так просто, как ей бы хотелось. Это было больно, рассудок словно помутнился, и Фло совсем не знала, что ей делать. К счастью, рядом находился отец и старший брат — они помогли девочке справиться и научили всему, что знали сами. Благодаря им сейчас волчица достаточно хорошо контролирует свои инстинкты — эта привычка вырабатывалась не один год, но Фло решила, что оно того стоит. И не ошиблась — точно не в тот раз.
[indent] Главная проблема Флоранс всегда заключалась в том, что она не знала, чего хочет — от окружающих её людей, от себя, от целого мира. Девушке исполнилось восемнадцать, когда она собрала самое необходимое и отправилась путешествовать — практически без гроша в кармане, хотя состояние Фортье позволяло чувствовать себя достаточно комфортно практически при любых обстоятельствах. Фло казалась себе непонятой, обманутой — неизвестно, кем и почему, но она, словно весенний ветер, всегда к чему-то стремилась. Цели не видела, но уже к ней шла; она испробовала многие виды деятельности, ни одним из них не занимаясь
серьёзно. Это доводило светловолосую француженку до исступления, заставляло каждый раз собирать вещи и снова, снова, снова менять дислокацию. Рождённая в Лионе, что во Франции, дольше всего она задержалась в Париже, устроившись работать официанткой в небольшую кофейню. Дальше её маршрут беспорядочно пролегал через Марсель, Тулузу, Ниццу, Биарицц... Со временем она всё же перестала создавать видимость самостоятельности и принимала деньги от отца — всё же Фло нравилось красиво одеваться и не быть голодной. Хотя бы так. О возвращении домой реши пока что не шло.
[indent] Вернулась она примерно спустя год. Не то, чтобы остепенилась — скорее устала, хотя до сих пор не нашла себя. По настоянию родителей всё же поступила в университет на филологический факультет и даже вполне успешно там отучилась.

« « « « « « « « « « « « « « « « « « « « « « « ● » » » » » » » » » » » » » » » » » » » » » » »
♪ Ruelle — War Of Hearts
I CAN'T HELP BUT LOVE YOU, EVEN THOUGH I TRY NOT TO;
I KNOW THAT I'D DIE WITHOUT YOU
[indent] Потом в её жизни появился Марсель Легран.
[indent] Флоранс на тот момент исполнилось двадцать шесть; Легран казался ей оплотом безопасности и стабильности — она влюбилась, долго не раздумывая. Они были вместе не так уж и долго к тому времени, когда мужчина сделал ей предложение руки и сердца. Заручившись поддержкой родителей, которые не только считали Марселя прекрасным будущим зятем, но ещё и крайне выгодной партией для дочери, Флоранс предложение приняла. Ведь был ли смысл долго думать и рассматривать варианты, если она знала, что хочет быть с этим человеком? Правда, всё получилось немного не так, как предполагала Фло.
[indent] От природы немного мечтательная и не лишённая несколько романтического взгляда на жизнь, француженка не была готова к тотальному контролю со стороны супруга, как не была готова отчитываться перед ним практически за каждый свой шаг. Странный у них получался союз, хотя для окружающих они были едва ли не идеальной парой, как с обложки модного журнала. Ах, они ведь и правда были с обложки, учитывая род деятельности Марса. В общем, девушке категорически не нравилось, когда ограничивают её свободу, а именно этим супруг и занимался, доводя её до состояния бешенства. Их скандалы нередко заканчивались битой посудой, когда свободолюбивая Флоранс отказывалась повиноваться, тем самым злила Марселя. Оба оказались не особо сдержанными в проявлении своих эмоций — да, и вот такая бывает любовь. Примерно через полгода после свадьбы блондинка узнала, что беременна; счастливы были оба. Правда, Фло не учла, что, находясь в таком интересном положении, подвергнется ещё большему контролю, чем раньше — казалось, она даже вздохнуть без ведома мужа не может, поэтому ей суждено было начать бунтовать, рано или поздно. В один из таких «бунтов», ослушавшись Марса, она всё же отправилась на прогулку. А дальше... Признаться, девушка плохо помнит, что было дальше. Но результатом стала потеря ребёнка. «Это твоя вина, я же предупреждал!» — упрекал её тогда Марсель. Каждый из них переживал горе по-разному, но эти слова, сказанные сгоряча, прочно засели в памяти светловолосой Флоранс — она ведь и сама чувствовала необъяснимую вину за произошедшее. Но тогда, в тот момент, обвинения Марселя лишь разозлили — он не имел права так говорить, не имел права так с ней поступать, чёрт возьми!
[indent] Некоторое время Флора приходила в себя и пыталась научиться жить с тем, что нельзя исправить, но с каждым днём становилось всё сложнее. В какой-то момент нервы окончательно сдали, и тогда девушка снова пустилась в бега. Но на этот раз она бежала не от себя, а от своего прошлого, из-за которого было сложно дышать и разрывалось сердце; от любимого мужчины, с которым они больше не могли найти общий язык. Или не хотели.
[indent] Таким образом, давно переехавшая с мужем в Канаду Легран оказалась в Генриетте. Ей было всё равно, куда идти, главное, чтобы была крыша
над головой, и оставалась надежда, что Марсель её не найдёт. Но, наверное, подсознательно она всё же этого хотела, так как следы заметала не особо тщательно. Интересно, какой будет эта новая жизнь?

[indent] «Называйте меня Флоранс», — просит она, красиво, на французский манер, грассируя. В новой жизни Фло не скрывает своего настоящего имени, не надевает масок и только надеется, что, быть может, здесь она, наконец, обретёт долгожданный покой. Или хотя бы передышку перед очередной гонкой, нужно ведь набраться сил, верно? И решить, чего она всё же хочет от этой жизни.

ERICH HANS WERNER // Эрих Ганс Вернер
вампир // возраст около 408 лет // администратор в клубе Инферно.
And what does pain mean to you?
[indent] Физическая ли, а может быть душевная. У каждого она своя, в большей или меньшей степени.
[indent] Эрих знал две стороны такой боли. Физическую и душевную.
[indent] Всё началось именно с душевной. Когда-то очень давно, порой это кажется даже слишком, он вспоминает свои людские года. Простой парень, слишком скромный, чтобы воевать, но очень трудоспособный. Эрих жил в городе Вюрцбург, который находился на территории Священной Римской Империи. Здесь всегда было много шума, всех поднимали с ног на голову, как только по городу пройдут слухи о колдовстве. Но парень старался не обращать на это внимания, а просто жить обычной жизнью. Руки его крепли от работы помощника кузнеца, а любовь к охоте закаляла характер. Он довольно неплохо владел луком, намного лучше, чем мечом. Сталь заставляла холодком проходить по венам, пусть и наставник пытался выковать в нём любовь к этому металлу. Получалось не очень успешно.
[indent] Всё дело в том, что отца Эриха убили во время сражения. Потому матушка всегда старалась уберечь его. Сама же была травницей, много кто обращался к ней за помощью и исцелением. Люди любили её, обращались за советом. Так по крайней мере думал сам юноша.. Но однажды всё изменилось. Где-то рядом с домом послышался гул трубы, и лай собак. Мама словно знала, что это за ней, а потому обхватив лицо сына ладонями, проговорила:
[indent] - Ты должен бежать, немедленно.
[indent] - Мы должны бежать!
[indent] - Нет, я знала, что так будет. Я спасу тебя, сынок.
[indent] Она коснулась лба Эриха и всё вокруг стало тёмным. Сколько же времени прошло? Когда он очнулся, в доме было холодно, а за окном стояла ночь. Где-то в городе слышались крики. В этот момент пришло осознание случившегося. Они назвали её ведьмой. Они забрали её.
[indent] В городе были слышны крики. Кто-то кричал во весь голос «Сжечь ведьму!», а кто-то громко охал. Эрих накинув капюшон, пробирался сквозь толпу, чтобы оказаться поближе. Объявили, что согласно указу о Священной Инквизиции, ведьму должны сжечь тотчас, за её небожеские деяния. Но что она сделала? В глазах сына, женщина всегда оставалась самым светлым человечком. Хотелось выбежать, хотелось спасти её. Но перед своей смертью, женщина, словно зная, что сын рядом, посмотрела в его сторону, глазами полными слез и мольбы жить. Это остановило его…
Огонь был непоколебим. Огонь стёр всё и ничего не стало.
And what does life mean to you?
[indent] С того момента, как за голову Эриха дали вознаграждение, началось что-то похожее на охоту. Это была маленькая сумма денег, но тем не менее за неё тоже нужно было побороться и люди это делали. Больше не было места, где парень чувствовал бы себя действительно спокойно. Приходилось бежать куда глаза глядят, идти через густой лес.
[indent] Однажды на его пути встретились двое людей. Мужчина и видимо его слуга. Они открыто назвались колдунами и предложили свою помощь. Один из мужчин, чуть повыше другого, слегка коснувшись руки Эриха сказал, что понимает его боль, словно знал, что случилось с матерью Вернера. Тогда Эри не понимал, насколько сильно его обманулись, а сумел доверить свою жизнь незнакомцу, который оказался монстром.
***
[indent] - Всё закончится, ты только верь в это. – Голос Эриха отозвался эхом в стенах сырого замка. Где-то было слышно, как капает вода со стен. Было холодно, чертовски холодно. Порой им с Урсулой нужно было как-то себя отвлекать, потому они говорили, и говорили, и говорили. Эрих вспоминал истории связанные с матерью, а иногда отцом, хотя и помнил его не так хорошо, как маму. Единственное спасение, которое может быть – это воспоминания об утраченном прошлом.
  [indent] Медленно бежали дни, периодически превращаясь в сущий ад. Вместо еды ему давали пить чью-то  кровь или есть сырое мясо; вместо сна, этот безумный человек использовал орудия пыток. Второй же человек клал руки ему на виски, а потом читал какое-то заклинание. Становилось больно, да так, что мысли из головы испарялись, нельзя было думать ни о чём другому. Но что-то у них не получалось, вот только что…
- Ты же рожденный колдовать, мой мальчик. Как жаль, что родители тебя ничему не научили.
[indent] А потом погас свет. Мольбы о смерти казалось были услышаны, у него просто больше не было сил двигаться дальше…
Что значит жизнь для вампира? Сложно сказать. Эрих Вернер может ответить только за себя – это лучшее, что с ним было. И если бы была такая возможность, то он бы всё вернул вспять. Но кое-кто решил иначе.
And what does death mean to you?
[indent] Жизнь была похожа на вспышку огня, которым окутало замок безумного вампира. Взрыв и они с Урсулой бегут. Взрыв и время переходит на многие лета вперед. Сложно было уследить за бесконечным круговоротом событий. Не менее сложно было осознать, что Эрих отныне больше не был человеком.
[indent] Его окутывала жажда. Это жжение где-то в области горла, заставляющее хватить себя двумя руками за него и неистово сжимать. Он был каким-то неправильным. Урсула пыталась ему помочь, но всё было тщетно. Этот голод находил на него приступами, порой заставляя тело не слушаться. Так появились жертвы. Одна за другой, в маленьких деревнях; кто-то трубил, что появился неистовый зверь.
[indent] Приходилось вновь бежать, чтобы не попадаться на глаза охотников.
[indent] В такие моменты в голове Эриха не было никаких мыслей, совсем, как в те моменты колдовства в замке графа. Он не чувствовал ничего, просто убивал и утолял свой голод.
[indent] В такие моменты Вернер становился самим собой и хотел действительно умереть. Он думал о смерти, как о потребности, просил Урсулу сделать это, но она не могла. С момента побега они стали друг для друга, словно брат и сестра. А родственников хочется оберегать от всех бед.
Но появилась она. Шарлотта де Арно, француженка, которая забавно выговаривала букву «р». Она смотрит на тебя откровенно интересующимся взглядом. Её речи были сладки, вампирша обещала показать ему, что всё не так плохо, можно научиться контролировать себя. Можно научиться брать от жизни всё, как делала это она. И сам того не понимая, Эрих пошёл за ней, думая о том, что и так слишком много проблем доставил сестре.
***

[indent] - У Вас могут быть проблемы.
[indent] - Неужели?
[indent] - Ещё какие. Если кто-нибудь узнает.
[indent] - Если?
[indent] - Если мы не уйдём отсюда.
[indent] - Хм, мы? – Наигранно удивлённо переспросил Эрих. Он был в отдалённых покоях в каком-то старинном замке на балу, куда его притащила Шарлотта. Пил кровь какой-то служанки, осмелившейся предложить ему выпить.
[indent] С годами характер Эриха стал более угрюмым и ироничным, особенно в те моменты, когда «приходилось отключать эмоции», порой вампирша настаивала на этом, пыталась убедить, что так он хотя бы не скучный зануда. Ха, с каждым разом это начинало всё больше и больше раздражать Вернера. Потому он отдалялся от неё, порой и вовсе пытался пропасть из поля зрения; писал письма сестре. До тех пор, пока и это не перестал делать.
[indent] Он развлекался, в моменты помутнений рассудка вновь убивал.
[indent] Все эти люди были на его совести, он помнил лица всех.
[indent] Ещё он запомнил лицо, которое было иным. Мужчина смотрел на Эриха заинтересованно, но не как это делала Шарлотта, сравнивая его с поломанной игрушкой. Его звали Маркус и он тоже оказался вампиром. Никто не знал, что у друг друга на уме, никто не пытался с ходу рассказать о своём прошлом. Всё шло свои чередом, и постепенно Эрих становился тем, кем он был «до». Нет, не простым пареньком из Германии, а просто Эрихом, у которого может быть иная жизнь – путешествия, контроль над собой, капелька уюта. Однако не всё так просто, как, казалось бы. Прознав о том, что парень собирается уехать, Шарлотта пригрозила выдать его охотникам. Охота на вампиров в те времена была в самом разгаре.
[indent] - Ты же знаешь, что я могу всё, что захочу. Или я могу сдать не тебя, а его. Забавно будет смотреть, как сжигают тело этого… Маркуса, кажется.
[indent] Она звонко хохотнула.
[indent] Она не лукавила, она никогда не лукавила.
[indent] И Вернер выбрал по его мнению правильный путь, выбрал повиновение. Когда-то много лет назад уже умер, и сделал бы это вновь, если бы смерть касалась только его одного. Но как можно допустить подобный расклад в отношении другого человека? Особенно ставшего за столь короткое время близким. На его счету десятки смертей, и каждая новая проходит холодной сталью по груди. Словно кол впивается в сердце. Нужно сохранить хотя бы одну.
[indent] Пока есть такая возможность.
[indent] Пока он вновь теряет что-то и уходит ничего не сказав.
[indent] А всё остальное – это совсем другая история.

ADAM MARTINSSEN // АДАМ МАРТИНССЕН
КОЛДУН, 34 ГОДА, ПРОРИЦАТЕЛЬ, НЕМНОГО ПЕВЕЦ В РОК-ГРУППЕ, НЕМНОГО БЕГЛЕЦ И ПАРАНОИК

"Oh cruel darkness, embrace me"

Адам спокоен, пока ничто не мутит стоячую воду. Стоит приподнять завесу чьих-то судеб, и что-то будто переключает тумблер. Он видит чужое прошлое и будущее с детства, и тонкие шрамы на руках от запястья до локтя немые свидетели его ненависти к дару, который он считает своим проклятьем. Зачем ему заглядывать в чужие судьбы, если он ничем не может помочь?
Даже мать боялась его. Однажды она отвела его в блекло-серую лечебницу, где обещали помощь, но никакой помощи Адам там не увидел. Он предпринимал бесчисленное количество попыток оборвать свою жалкую жизнь, но всякий раз его откачивали, и приходилось делать вид, что ему лучше. Лучше не становилось.
Однажды на пороге лечебницы объявился Трэвис Финман, он назвался "наставником" и пообещал Мартинссену, что отныне всё будет по-другому. Мартинссен сдался на его попечение, верил ему и жизнь понемногу стала налаживаться. За предсказания хорошо платили, он даже попал в рок-группу и время от времени выступал с ней в не особо известном ночном клубе. Но всё хорошее кончается там, где возникает желание заиметь больше, чем есть.

Шестая запись
4-й день августа. Элли и дети больны. Целитель Эдвардс, кажется, может помочь. Я обманул Черноглазого. Пока что никто не знает.

Седьмая запись
Полиция приходила снова. Если Моррис проговорится, вся затея полетит к чертям. Я должен найти способ заставить его молчать. Я рассказал ему о белом тонком платье, которое Элли надевала на свадьбу. Черноглазый забрал ее мужа через неделю. Стоит закрыть глаза, и темные рубиновые капли снова поблескивают россыпью на тонком белом шелке.

Восьмая запись
Он говорит со мной во сне и я вижу, как блестит слюна на красных губах. как горят пальцы, которыми я пытался к ним прикоснуться. Трэвис думает, что я заболел, говорит, я бредил во сне. Он ничего не понимает. Сует мне таблетки от простуды.

Девятая запись
Моррис теперь всегда молчит. Я уверен, что он меня ненавидит, но он остался в Филадельфии. Ему нужно позаботиться об Элли. Он уверен, что то платье она надевала для него. Ищет кольца. Мне нужно уехать.

Десятая запись
Эдвардс не помог Рори.  К Трэвису заходили охотники. Продавец на автозаправке говорил что-то про беспонтовый городок к северу. Сильвер Пайнс, кажется. Где-то у границы с Канадой.

[Вырванная страница]

Одиннадцатая запись
Я не могу спать. Моррис подсел ко мне в пятом часу утра. Его кофейный стакан пахнет кровью. Но его не может быть здесь. Кажется, я галлюцинирую. У него были черные глаза.

Двенадцатая запись
5 день октября. Ничего не помню, голова раскалывается. Медсестра говорит, что я попал в аварию и моя машина слетела с дороги. Всё мое барахло у местного констебля. Как я оказался в Канаде?

Тринадцатая запись
Я шесть раз пытался уехать. Чертова Генриетта, все дороги из нее ведут обратно. Вчера ночью на площади констебль показательно полоснул ножом по горлу Беверли Миллс, с которой я пытался бежать. Полиция в участке заявляет, что ничего подобного не было. Сегодня Миллс найдут в канаве с перерезанной глоткой. Черноглазый сулит, что завтра будет моя очередь.

Пейринг: Кристофер Риттер / Матс  Сёренсен
Рейтинг: nc-21
Жанр: драма, слэш, ау, ангст, даркфик
Размер: мини, 1 страница
Предупреждения:  нецензурная лексика, стёб, ООС, любовь/ненависть

[indent] - Сука, вот же блядь.
[indent] - Здравствуй, Риттер.
[indent] Охотник и грейворен стояли на крыше большого здания. Встреча была назначена не случайно, а планировалась заранее. Сжимая в зубах сигарету, Риттер слегка касается на ногах и остановившись выбрасывает окурок с крыши, бурча о том, что надеется «он не попадёт кому-то в глаз».
На улице было холодновато, в прочем ничего удивительного, ведь начался октябрь, пора доставать осеннее пальто. Шум города скрывал их короткие фразы, которые уходили куда-то не туда. Работа? Какая к чёрту работа? Оба знали, что здесь собрались совсем не за этим.
[indent] - Ты чувствуешь что-то во снах?
[indent] - Да.
[indent] И Маттеус знал, что ответ подразумевает совсем иное, нежели сказанное. «Ты старик, прекрати вести себя, как девчонка». – Мысленно отправлял себе пинки грейворен. За все сорок с хвостиком лет, в его жизни не было настолько сложной ситуации, нежели сейчас. Кристофер мог бы ответить тем же, но предпочитал прожигать многозначительными взглядами и закрывать прошлое в прошлом. Оба не хотели смотреть в будущее, а топтались на одном чёртовом месте.
[indent] Порой Матс возвращался домой и не мог смотреть в глаза собственной жене. Казалось, что она и так всё о нём уже знает. Просто видит в оражениях тёмных зрачков, воспоминания о связанных Риттером руках и холоду, который пробирался по спине в моменты бесконечной тишины.
[indent] Они редко говорили. В этом не было никакой нужды.
[indent] Разговоры появлялись с периодичностью, только во время какой-то помощи Ордену. Матс боялся в очередной раз сорваться с цепей и переборщить на что получал сильный удар в области скул сжатым и слегка дрожащим кулаком. Из уголка рта стекала тонкая струйка крови и чужие пальцы одним движением стёрли ей, оставив розоватый шлейф. Это было больше, щемило до ужаса и оба не знали точно, что имени. Челюсть, рука или может сердце?
[indent] Осознание приходит уже совсем после. После того, как яркой вспышкой закрывается разлом и мир словно вновь погружается во тьму. В лесу почти ничего не видно, только какой-то блеск глаз, только луну, которая освежает тропу в сторону хижины лесника. Идти в город нет смысл. Нет, вернее, есть смысл, да вот только никто в этом не признается. Телефон разрывается вибрацией в кармане Риттера, но он лишь разражено хлопает рукой по нему. Отлично, просто замечательно, на этот вечер остальным придётся остаться без своего начальника.
[indent] В воздухе слышен замах сигарет, кажется, это Сёренсен закурил, чтобы выпустить пар. Слишком рано.
[indent] Шлейф сигаретного дыма, чертит им дорогу до самого конца. И запирается вместе с дверью. Здесь больше никого нет, кроме сжимающих горло рук и какого-то едва слышного рыка.
[indent] - Злишься? – спрашивает Риттер, в темноте плохо заметно, но кажется, что он улыбается.
[indent] - Правильно, злись-злись.
[indent] И дальше всё в каком-то тумане. Всего было слишком. Слишком много одежды, слишком много чужого веса тела, слишком много чужих рук, касающихся тот тут, то там. И боль, она пронизывала, она доставляла удовольствие, словно затягивала в какую-то пучину темноты. Всё было похоже на грёзу, которая окутала обоих и медленно, очень медленно превратилась в настоящий кошмар. Нет, это не сладкий сон, каким бы он не пытался казаться, - это ужас с которым придётся столкнуться, как только оба покинут стены этой хижины. Ну, а пока… Пока остается только сдерживаться.  [indent] Сдерживать правку, сдерживать мысли, сдерживать стоны. Не сдерживаться только движения собственных дел. До самого момента, когда сон закончится и оба проснуться.
[indent] Это был всего лишь сон. Бодрствование не наяву; хотелось бы так думать.
[indent] Но пора бы проснуться.

#риттерсён #кристоматс #жененеговорите

Пейринг: Сумире Фэйн/Сидни Хэйл

Мира не ценила то, что имела, пока не потеряла. Ненависть много лет съедала ее изнутри, как червь-паразит: такое скользкое, темное чувство, оставляющее после себя лишь червоточины и дыры, не заполняемые ничем, кроме боли. Ей было всего четырнадцать – она желала мечтать только о том, как побеждает демонов и помогает брату по работе, а не молчаливо и в слезах смотреть, как погружается гроб в промерзшую землю.

«Это твоя вина», – сказала она десять лет назад в лицо подруги-банши, и только бесконечно тянущаяся по венам, как ядовитая ртуть, боль помешала ей вцепиться Сидни в шею. Мира смотрела ей в глаза и сжимала пальцы в кулаки, пытаясь не распасться на фрагменты, паззлы отчаяния, страха и злости. Она ненавидела Сидни больше всего на свете. Ненавидела днями, неделями, месяцами. Ненавидела годами, пока не начала по ней скучать. Пока не поняла, что потеряла все.

Тогда желанная, как воздух, кислород, как вдох, работа и заняла ее свободное время.

Мира нашла, нащупала, перекрыла отравленные реки мыслей, закрыла перед ними дверь и воздвигла неприступные стены. Она позволила себе мечтать о свободе – и забывалась в ней, когда скользила в танце вокруг своих жертв, когда вскидывала вверх клинок, чтобы забрать их жизнь и принести пользу миру. Она мчалась, неслась, летела, бежала от своих мыслей как можно дальше – в самый эпицентр битвы, которых было целых две: и перед ней, и в ней самой, запачканной в крови.

Опасность, страх, ощущение близкой смерти – они стали верными спутниками Фэйн, как и постоянная мольба из трех коротких просьб: «Не чувствовать, не ощущать, не думать». Не забывать. Не забывать о том, как много можно потерять и мало – обрести, когда проходит целых десять лет, и

стены крепости теперь лежат возле других, таких желанных ног. Возле нее, которая разрушила вновь все.

Ее близость теперь казалась Мире почти недостижимой: тридцать сантиметров вправо – и в черную пропасть без дна, воздуха, света. Три сотни миллиметров в сторону, навстречу верной смерти, но одновременно – жизни, свободе, теплу. «Не чувствовать, не ощущать, не думать». Чувствовать, не думать, ощущать.

Отблески пламени заиграли на бледном лице банши, отбросили тени на щеки, скулы и губы. Они почти заставили Миру к ней прикоснуться, но «нельзя», – одернул внутренний голос и заставил пальцы охотницы с силой сжаться. Сжаться до самой крови.

Она вцепилась в прутик и заворошила угли, прожигая взглядом костер. Сидни сидела рядом – одно движение вбок – и наблюдала за ней, почти не мигая. Мира не смотрела, но видела, как касаются розовеющих щек пряди длинных волос, как тонкие пальцы прячут их обратно за ворот толстовки. Она не смотрела, но ощущала каждым миллиметром кожи, как разносилось ее дыхание с ветром – и прикасалось к ней едва заметно и легко.

Жар скользнул ей по венам, но не от разгоревшегося с новой силой пламени костра. Мира отвернула лицо в попытке спрятаться за волосами от правды, но ненадежное дыхание предательски выдавало своим сбоем и хрипом. Сидни рядом зашевелилась – и вот прохладные пальцы коснулись ее ладони, заставили выронить прут.

– Осторожно! – воскликнула банши, и ее голос потонул в шуме крови и слишком частом ритме сердца.

Мира застыла на месте, словно мотылек в огне, и смогла заставить себя только наблюдать за тем, как наклоняется вперед – почти к ней – Сидни, чтобы подобрать с земли прутик. Ее лицо окрасилось в приятный розоватый оттенок: теплый и нежный, как солнце на закате дня: такое они наблюдали сегодня, прежде чем зайти в лес и разбить лагерь.

Пальцы девушки коснулись щеки Сидни даже раньше, чем она смогла себя одернуть. Банши повернулась к ней так резко, что почти соприкоснулась с ней лбами. Мира выдохнула – точно в последний раз – и замерла с приподнятой рукой. Губы Сидни зашевелились – близко и далеко одновременно – и она их облизала, заставив охотницу почти задохнуться.

– Ты меня напугала, – наконец, произнесла спустя бесконечные секунды тишины Хэйл, и горячее дыхание коснулось рта Миры на мгновенье, прежде чем отстраниться назад.

– Мне показалось, там была сажа, – с ненастоящей, фальшивой насмешкой проговорила через силу охотница, и собственный язык показался ей словно из камня: непослушным и твердым, как глыба. – Думала размазать ее по всему твоему лицу.

– В следующий раз закричу, – широко улыбнулась Сидни, и Мира готова была поклясться, что отдала бы все свои заслуги перед Орденом ради такой улыбки. Ради нее. Сидни. Банши. Подруги. Бывшей – лучшей, настоящей – непонятной и далекой.

Пропасть в десять лет тянулась между ними, как глубоко черное полотно реки с неистовым течением вод. Мира словно находилась в Преисподней: на другой стороне без возможности перейти вброд или найти обычный мост. Она пыталась найти переправу и стать ближе к Сидни, но каждый раз течение относило ее лишь дальше и дальше. «Мне страшно, – неожиданно подумала Мира. – Мне страшно потерять ее вновь».

Она перехватила руку Сидни без задней мысли: просто обхватила пальцами запястье и заставила отпустить обратно на землю прутик для костра. Заставила банши замереть – точно так же, как замирала она сама каждый раз, когда та приближалась к ней слишком близко, – и посмотреть ей прямо в лицо широко раскрытыми от удивления глазами.

«Кричи! – почти взмолилась в своих мыслях Мира, потопая во взгляде своей почти настоящей и лучшей подруги. – Кричи. Чувствуй. Ощущай!». Она хотела, чтобы Сидни, наконец, раскрыла свои мысли перед ней. Чтобы

перестала быть такой далекой и непостижимой. Чтобы она начала чувствовать все то же, что сама охотница переживала день ото дня с тех пор, как банши ворвалась в ее жизнь вновь.

Они смотрели вместе на звезды – в детстве – и сейчас звезды были над ними, такие же холодные и неприступные, как и стены той крепости, что возвела вокруг себя Сидни. Мире казалось, будто она прикасается к металлическим ставням ворот, а не к руке банши, и чувство безысходности стало таким невероятно сильным, что почти подкатило к горлу тошнотой.

Она отпустила запястье девушки, но лишь для того, чтобы пресечь последние сантиметры свободы – мучительного расстояния и плена – между ними и стать непозволительно близко к ней. Сидни никогда не давала ей ни шанса почувствовать между ними близость – не физическую, но душевную, без которой Мире оставалось только волком выть.

Сейчас, почти касаясь ее губ своими, охотница впервые разглядела в глазах банши настоящие чувства, среди которых был и страх, и нечто более темное и опасное. Мира замерла на мгновение, чтобы запечатлеть миг за секунду до, и подалась вперед, почти неистово и жадно прикасаясь к губам своей подруги – теперь настоящей и теплой, вызывающей не холод, но жар.

Огонь потек по жилам, венам – телу Сумире, как расплавленное железо, заполняя бреши и раны, которые раньше были пусты и кровоточили. Он потек – и пожрал ее изнутри, как дикий зверь, заставил забыть о времени, боли и расстоянии. Он направил дрожащие от нетерпения и желания пальцы к волосам банши, к ее шее, неприкрытой одеждой – ничем, что могло остановить их непосредственный контакт.

– Мира… – хрипло проговорила Сидни, прерывая их поцелуй, но Мира едва ли расслышала тихий зов. Она потянулась обратно к губам банши, чтобы забрать обратно все, чего она лишилась – и лишалась – целых десять лет, но ощутила на своих плечах настойчивые руки.

– Боже! – дыхание Сидни разделилось напополам, в два слога и секунды, и в одно мгновение – стало единым, когда Мира все-таки достигла своей цели.

Их поцелуй – невыносимо желанный и ожидаемый годами – неожиданно растекся слабостью во всем теле Фэйн. Она поняла – не сразу, но все же, – что больше не встречает сопротивления извне, и теперь сама же стала жертвой.

Жар потек по венам с новой силой и буквально испепелял изнутри, когда руки Сидни прикоснулись к ней, к ее шее и спине, ища незащищенные участки кожи. Прохлада и тепло – они слились в единое ничто, выбивающее из-под ног почву, время и все мысли. Пропасть словно стала меньше или вовсе исчезла: Мира не могла внятно думать и рассуждать. Ей стало катастрофически не хватать кислорода и сил – слишком жадно она прикасалась к банши и слишком сильно.

– Ты… – начала она и снова задохнулась от невыносимого желания их близости друг к другу. – Ты моя подруга Сидни, – прохрипела Фэйн ей на губы. – Ты…

– Это не дружба, – прервала ее Сидни, и под своими пальцами Мира ощутила, как часто забилась кровь в жилах банши.

– Но…

– Это всегда было нечто большим, – прошептала она, не давая возразить охотнице. – Даже десять лет назад.

#большестрастныхпоцелуев #мирасидживи #сердечколюкаразбилось #божехранифемслэш

Пейринг: Амарис Мэлфрей/Гейб Мэлфрей

Она идет по коридору – громко, медленно, плавно – и вслед ей вторит шум дождя за прозрачным стеклом занавешенных окон. Она не смотрит по сторонам – просто идет, скользит, плывет – и в черных зрачках играют огни тусклого света ламп. Тени пляшут по ее щекам, шее, ключицам. Пляшут по стенам, полу, потолку, и будто вздрагивают, когда она проходит мимо.

Один поворот – она замедляет шаг, приподнимает полы платья и мягко освобождает ноги из туфель. В сумраке нового коридора шагает по тонкому ковру теперь босиком, замирает у двери, выпуская ткань черного атласного платья из рук. Ни секунды сомнений и раздумий: просто отворяет дверь и входит внутрь, тихо закрывает за собой на замок.

В комнате темно и прохладно – словно в бездне, пропасти, пучине, – и она шагает в нее без оглядки, сквозь свет от не выключенного ночника возле изголовья кровати. Она подходит ближе, ближе, ближе, и бретели атласного платья спадают с бледных плеч, скользят по коже вниз, прочь, к изгибу руки. Свет очерчивает лицо, идеальный макияж и яркую помаду. Очерчивает бездонную пропасть суженных глаз.

Она опирается коленом в кровать – и матрац проминается под тяжестью почти невесомого тела, проваливается, подстраивается под нее, без скрипа, шума, звука. Она продвигается вперед – ближе, ближе, ближе – к центру постели, где спиной к ней лежит человек. Протягивает руку, опускает ладонь на обнаженную спину, ведет пальцем вдоль позвоночника, очерчивая проступающие лопатки.

Прохладные пальцы находят край одеяла и отодвигают его вниз. Фигура вздрагивает и резко поворачивается к ней. Темные – бездонные, прекрасные – глаза смотрят на нее сквозь полумрак с немым испугом, под подушкой мелькает рука, готовая к встрече с недругом.

– Амарис?.. – выдыхает он сжатый в легких воздух – тихо, громко, беззвучно – и пытается смотреть лишь в глаза. – Что такое, сестра? В чем дело? – встревоженно спрашивает он и замолкает, замирает, застывает.

Ее ладонь находит его пальцы – длинные, сильные, теплые – и не дает поправить, вернуть, надеть бретели платья на место. Черные волосы падают на грудь, когда она наклоняется легко, точно взмах крыльев бабочки, вперед, придвигается к нему ближе. Атласная ткань скользит, скользит, скользит, и он начинает понимать, что задыхается, что смотрит, что молчит.

– Нет, мы не можем, – произносит, шепчет, хрипит, наконец, он, но ее глаза непозволительно близко. Он тонет, тонет, тонет в них.

– Можем, – отрицает она, и свет оголяет, открывает, обнажает темные – похожие, красивые, глубокие – глаза.

Он видит боль, печаль, пропасть, мрак. Сон мешает, мешает, мешает думать, не смотреть, не видеть. Не чувствовать, отрицать, отодвигаться.

Ее дыхание как жар, огонь, лед, холод. Оно наполнено каждым мгновением из дней, недель, месяцев – минут случайных касаний друг к другу за многие годы. Оно ломает, пытает, отравляет – и наполняет жизнью, свободой, теплом. Оно взрывается в сознании несвязными встречами в лавке и дома. Взрывается осторожными – пожирающими, темными, запрещенными – взглядами в его памяти и мыслях.

Он смотрит на нее давно и слишком долго, чтобы быть просто братом – только им, навсегда, по крови, навечно – и желает быть никем, ничем, просто мужчиной. Он вспоминает, рисует, воображает – и безуспешно отодвигает прочь запретные мысли, день изо дня, секундой за секундой.

Воспоминания проносятся в его голове, предостерегают, запрещают, но ее ладонь обжигает, скользит и пытает. Касается его обнаженной груди, проводит по коже кончиками пальцев – и нейроны бьются, страдают, желают больше, еще и еще.

Он сдерживает стон, не смотрит, не видит, но ощущает, как вскипает, бурлит, обжигает кровь изнутри его жилы. Ее лицо невыносимо, больно,

страшно близко: белая кожа в золотом свете лампы, острые ключицы и голые плечи. Глаза смотрят, прожигают, видят насквозь. игривые искры, точно капли вина на абсолютно белом покрывале, – текут, скользят, разливаются в ее взгляде.

– Мы не можем, – снова шепчет он и понимает, что она лишь играет, пытает, страдает.

Ей больно, обидно, печально – она ищет в нем покой, надежду и любовь. Она знает – давно, недавно, вечность? – как он смотрит на нее исподтишка и как желает. Знает, как хочет прикасаться, скользить, целовать – и выдыхает на его губы ноты вина, жажды, нетерпения. Забвения.

Он позволяет, разрешает, помогает ей найти его губы. Она целует – и почти заставляет забыть все законы, табу. Его руки скользят по черной ткани, по линии спины, талии, бедра. Теряются в черных, как бездна, глазах, волосах и атласе. Касаются чистой обнаженной кожи шеи, плеч и ключиц.

Она выдыхает – над ним, рядом, возле рта. Он скользит губами по холодной щеке, чертит линию скул и обводит контур губ. Она желает поцелуя – и он поддается, сдается, почти погибает под ней. Длинные волосы щекочут его тело, кожу, каждую клетку – и мысли взрываются, беснуются, желают еще.

Он видит, как исчезает за спиной ненавистное платье. Горячие губы снова находят его рот – пытливо, жадно, беспощадно – и заставляют поднять белый флаг и сдаться ей в плен. Он стонет – с ней, без нее, в унисон – и рвется навстречу, вверх, как можно ближе к белой коже. Он уступает, позволяет, разрешает собой завладеть.

Все становится сложно – просто, прекрасно, чудесно. Он забывает про время, правила и мысли. Она с ним – навсегда и на миг, а он исчезает, тает, пропадает в белых простынях своей постели. Его тело отзывается – просит, двигается, сливается с ней в один такт, поддается греху и соблазну. Истлевает от желания и жизни.

«Мы не можем», – почти срывается с его губ, но она их накрывает, пресекает, закрывает на замок.

«Мы можем», – говорят бездонные глаза, и сердце бьется чаще, быстрее, живее.

Она грешна, опасна, чиста. Его руки скользят по ее коже – хотят запомнить все изгибы, черты, все изъяны, отметины тела. Ненасытная боль становится почти материальна – взрывается в его сознании как фейерверк, созвучно нотам стонов.

Ее тело тает, падает, исчезает – и он не дает ей пропасть ни на миг. Она совсем рядом – так далеко – и пытается смотреть как будто сквозь него. В темных глазах лишь сожаление и боль – и ноты нежности, любви и теплоты.

Он погружается в пучины правды вновь и оставляет поцелуй на белой, нежной, бледной коже плеч. «Мы не можем», – покрываются льдом, снегом, морозом в затуманенном сознании запретные – верные – мысли.

Он закрывает глаза, чтобы заснуть, забыть, простить себя за все, что было с ней сейчас. Его тело горит, болит, пылает – и он знает, что теперь ничто, никто, никак не смоет их грех. Но все же будет с ней – везде, во всем, всегда – как брат, мужчина. Как никто.

#амисверху #гейбснизу #бутербродсколбасой #божехраниинцест

У меня в городе очень не густо на достопримечательности (потому что в городе живет три с половиной человека) но в центре города есть старая-старая церковь, одно из первых зданий города. Прикол в том, что она стоит на холме, так что ее видно почти отовсюду. Стоит себе и смотрит на меня день ща днём. Так пусть теперь она будет смотреть и на вас.

У меня будет несколько фото. Тк минус один участник в команде хдд Одно даже с моей стремной рожицей хд Первая как раз рядом с тобой баншей. А также есть фото больших часов в центре города, я её сделала, когда за чем-то выезжала на неделю. Эти часы даже установили какой-то рекорд что ли по Украине хд А также есть ещё одна вечерняя площадь рядом с городским советом.

Достопримечателен у нас символ города верблюд, уродливую скульптуру которого подарил городу какой-то то ли датский, то ли финский скульптор.

Небольшая площадь в самом центре города, где ставят ёлку, а ещё монтируют ярмарку, и будет ещё красивее.

Как говорится, чем богаты 

Из нас встретится смогла только Амарис. Они с Адрианом немного потусили и кинула в нас фоточкой  Слева - Амарис, справа - Адриан. Кросспол наше всё 

А ещё Люк хочет просто похвастать тем, что у него есть и показать вам свои памятные фото Тоже с Адрианом, да. Это было летом кажется, когда я ездила в Днепропетровск в гости, да)

А это Люк и Агата, да. Прости меня, что палю ахаха Очень люблю эти фото, особенно первую. Ездила в Одессу, когда Агата приезжала на отдых. Не мог Люк пропустить такое